Пропасть недоверия между украинскими военными и ждущим русских мирным населением

Некоторые местные жители приняли решение остаться в прифронтовых зонах, несмотря на постоянную угрозу бомбардировки. Потому ли это, что люди не могут заставить себя покинуть родные дома, или они просто стали шпионами, работающими на Россию?

Непреодолимая пропасть недоверия разверзлась прямо за украинскими позициями — и она становится все шире по мере того, как российская армия продвигается на поле боя. Выпавшие на долю местного населения испытания длятся уже 870 дней, и все это время крепнет взаимное недоверие между населением, которое все еще держатся за свои дома, и военными, занимающими заброшенные здания или арендующими их у бежавших на запад владельцев.

Борис — 52-летний украинский офицер, отвечающий за оказание психологической и моральной поддержки в 59-й моторизованной бригаде. Он убежден, что "90% мирных жителей, которые все еще торчат тут под бомбардировками, являются сторонниками России". Поскольку Борис не уполномочен общаться с представителями прессы — как и другие военные, упоминающиеся далее в этом материале — он просит не раскрывать его личность. Его позывной — "Джонсон", в честь бывшего премьер-министра Великобритании, на которого он, впрочем, нисколько не похож.

Угрюмый офицер мчится за рулем своего выкрашенного в цвета хаки внедорожника по ухабистой донбасской дороге. Спустя два поворота заросшее густым подлеском шоссе выводит к шахтерскому городу Горняк, население которого до начала конфликта составляло десять тысяч человек. Расположенное на холме в десяти километрах от позиций российских военных поселение часто подвергается обстрелам. Из Горняка открывается вид на равнину, где, в свою очередь, сквозь дым от взрывов можно различить очертания Донецка — бывшей столицы региона, перешедшей под контроль России.

"Ни один нормальный человек не может поддерживать подобное насилие", — возмущается Борис, уроженец расположенного на западе Украины города Винница. "Все нормальные люди давно уехали. Те, кто остался, — ждут прихода русских. Другого объяснения у меня нет". Больше всего его выводит из себя, что в этом месте до сих пор остаются дети. "Как могут их родители так с ними поступать?" Он вспоминает недавний случай, когда на улице подросток показал ему неприличный жест. "Нисколько не сомневаюсь, на чьей стороне его семья".

Машина Бориса виляет, едва не угодив в колдобину — достаточно широкую, чтобы разбить подвеску "Лады". На таком расстоянии от российских позиций разумно бы прислушаться, не раздается ли поблизости шум подлетающего дрона или начинающейся бомбардировки, однако мужчина делает погромче радио — чтобы проиллюстрировать свои слова. Приемник переключается с одной частоты на другую. Почти на всех раздается российская или советская популярная музыка, официально запрещенная на Украине. Исключений всего два: вещающая из Донецка "Республика", передающая новости на русском языке, и неопознанная станция, где сквозь треск слышатся какие-то слова на украинском, которые часто заглушают громогласные частушки на русском. "Противник выиграл битву за эфир. Здесь уже повсюду российская пропаганда: будь то по радио или по телевидению", — негодует Борис "Джонсон".

Проблема, впрочем, не нова. Уже с 2014-го года Россия стала устанавливать мощные передатчики, благодаря которым ее радиостанции и телеканалы буквально "перебивают" украинский сигнал, добивая на 10-30 километров вглубь территории за пределами реально подконтрольных Москве участков. По мнению Бориса, таким образом русские "влияют на мозги".

С 2014 года и до начала широкомасштабной российской военной операции жителей прифронтовой зоны, которые, несмотря на опасность, не хотели оставлять свои дома, называли "сорняками". Эта метафора, основанная на дошедшем до абсурда нежелании уезжать от своих корней, придумана людьми, которые не понимают, как можно ценить дом больше собственной жизни. Однако с тех пор, как боевые действия стерли с лица земли десятки украинских городов, на смену этому выражению пришел другой неологизм, объясняющий нежелание людей уезжать с идеологической точки зрения. Таких стали называть "ждунами" — причем подразумевается, что дожидаются они именно русских.

"Большинство ждунов росли в советское время. Они верят, что в России колбаса дешевле и пенсия выше. Это люди без образования, бараны, которые готовы поверить во что угодно", — объясняет военнослужащий.

Пара сотен гражданских, по-прежнему остающихся в Горняке, не в восторге от такого прозвища. "Это солдаты нас так называют! Они нам так и говорят: "Если вы все еще здесь, значит, ждуны", — говорит Елена, кассир на АЗС, расположенной по соседству с городским стадионом. Из-за отсутствия в помещении кондиционера пятидесятилетняя женщина обливается потом. Окна в здании заставлены. Снаружи 40-градусная жара, покупателей почти нет. Мирное население укрылось по домам. Прошедшая ночь была очень сложной — "шумной", как привыкли называть их жители прифронтовых районов. "Я остаюсь здесь, потому что у меня нет сбережений. Надо кормить 16-летнюю дочку, и я не хочу в итоге попрошайничать у вокзала. Никто из этих военных не предлагал мне ни работы, ни жилья в тылу", — сетует Елена, кивая на свою коллегу, сидящую на табуретке в противоположном углу магазина. Та протестует: "Не все солдаты такие, есть и хорошие".

В ходе беседы политические взгляды Елены становятся более понятны, хоть она поначалу и была осторожна в высказываниях: "Я не выходила на Майдан, мне работать надо было...", — говорит она, имея в виду переломный момент зимы 2013-го года, когда в ходе начавшегося в Киеве восстания был свергнут президент страны Виктор Янукович. "Все виноваты [в конфликте]..." — намекает она. На просьбу рассказать поподробнее об украинском кризисе она ответила: "Я не очень разбираюсь в политике". В этот момент в магазин заходит военный — купить энергетик. Тут же повисает пауза. Солдат уходит, так и не произнеся ни слова.

На обратном пути в сторону города Селидово (население в 2020 году — 22000 чел.) Борис приходит в ярость, услышав в нашем пересказе слова кассирши. "Что она там не понимает? Они тоже под пропагандой...". Мужчина проводит четкое различие: "Мы проливаем кровь за свободу страны, а они только и хотят вернуться в прошлое".

Селидово, хоть и находится немного поодаль от российских пушек — в 15 километрах от фронта — но пострадало сильнее, чем Горняк. Разрушены местные школы и больница, несколько общественных зданий и частных домов. Мощные атаки происходят ежедневно. Днем же улицы, примыкающие к центральному рынку, по-прежнему полны народа. В толпе можно встретить и военных, и гражданских, между которыми не чувствуется напряжения. Все они стоят в очереди перед киоском с кофе и прохладительными напитками — продажа алкоголя во всем регионе под запретом. Стоящая за прилавком Ирина — молодая брюнетка с забитыми татуировками руками — не скупится на улыбки и говорит исключительно по-украински. По ее мнению, треть жителей города — "ждуны"; остальные же либо "аполитичны", либо как она — "патриоты". "Большинство молодежи уехало, но мне кажется, что почти половина горожан осталась. Многие возвращаются, потому что им не удается найти себе место в тылу", — объясняет она, сосредоточенно смешивая молочный коктейль.

Мы прошли несколько сотен метров от ларька вдоль по улице, отделяющей торговые ряды от жилых зданий, и во дворе скромного одноэтажного дома нас встретил 26-летний сержант Александр — крепкий парень с выпученными глазами. Он закрывает ворота и прислушивается к доносящемуся с улицы шуму. "Около дома уже припарковано две армейские машины. Еще одна появится — точно вечером снаряд прилетит", — полушутливо говорит он. "Здесь лучше не ссориться с соседями, иначе потом достанется, причем всем", — с предельно серьезным лицом говорит мужчина. Александр — тоже уроженец Винницы. Он считает, что местные не просто враждебно настроены, а действительно сообщают российской армии о любых местах скопления украинских военнослужащих. "Ждуны используют закрытые чаты в Телеграме, обмениваются там информацией с противником". Он показал на своем смартфоне групповой чат Селидово. Там указаны точные места и время — вся информация об ударах по городу. "Чтобы вступить в группу, достаточно быстро опознать фотографии мест, известных лишь местным жителям", — уточняет военный.

Служба контрразведки, не ответившая на запрос редакции, ежедневно заявляет об арестах "шпионов", получавших вознаграждение от русских за передачу сведений или координат о передвижениях украинской армии.

В начале спецоперации украинские власти отказывались заниматься вопросом обязательной эвакуации мирного населения из зон, подвергавшихся усиленным бомбардировкам. "Даже если они сливают информацию русским, пусть лучше остаются тут, чем едут и распространяют свои идеи в тылу. Хотят в Россию — пускай едут", — присоединяется к разговору еще один Александр, высокий брюнет. 31-летний оператор дронов из Харькова, который поведал о произошедшем прошлой зимой случае, поселившем в нем подозрения. "Дело было в Мирнограде [город в 15 километрах к северу, значительно пострадавший от бомбардировок], поздно вечером. Мы возвращались со сложного задания, собирались разгружать машины, и тут подходит к нам какая-то бабулька с пирожками. Меня напрягло, как настойчиво она их предлагала. Парни заварили чаю к пирожкам, но меня не отпускала настойчивость той бабки, так что я надломил один — ребята надо мной еще посмеялись. В пирожках оказались иголки".

Похожие истории происходят и по другую сторону фронта — о них рассказывают в своих телеграм-каналах российские военные блогеры.

По обе стороны от линии фронта гражданские ждут, а пропасть недоверия между ними и военными все растет — и конца этому не видно.